Олег Сакмаров: «Надеюсь, что после нашего выступления концертный зал останется целым!»

Сегодня, 26 октября, творческий коллектив известного музыканта Олега Сакмарова, и казанский оркестр La Primavera покажут в ГБКЗ им. Сайдашева мировую премьеру рок-литургии «Пантикапейский дневник». В преддверии концерта корреспондент «Казанского репортера» встретился с музыкантом и обсудил предстоящую премьеру, цензуру и «госзаказ в искусстве», художников-акционистов и «цеховую этику» в театре и музыке.

Олег Сакмаров – музыкант-мультиинструменталист, солист ведущих рок-групп, музыковед, журналист, автор песен и инструментальной музыки различных жанров, музыкальный руководитель и автор музыки ансамбля «Патапан» в театре «Ленком». Он родом из Казани. Выступал в составе групп «Аквариум», «БГ-Бэнд», «Выход», «Наутилус Помпилиус», «Ю-Питер», «КарТуш», участник проекта «Чужие» Ильи Кормильцева, «SAK-MAR» и «Сакмаров бэнд».

– Расскажите, что нас ждет на премьере «Пантикапейского дневника»?

– Сюжет «Пантикапейского дневника» простой. Поэт сидит на берегу моря и наблюдает восход солнца, фантазирует, что восход – это плод любви неба и моря. Описывает свои психоделические впечатления от восхода, понимает, что это явление почти космического порядка. Его мысли имеют такую эротическо-космогоническую направленность: любовь ко всему миру, к морю, желание раствориться в море, оплодотворить его. А потом все кончается тем, что он находится в сумасшедшем доме, и его там лечит доктор. В общем, драматический достаточно сюжет.

По суди, эта литургия – культовое, сакральное произведение, после исполнения которого мир должен измениться, стать лучше, а мы должны стать ближе к Богу. Кроме того, произведение имеет явный акцент на античность. Поэма выполнена в лучших традициях античной драмы.

– «Литургия» – это же термин христианский, не относящийся к античности?

– Для меня он имеет более широкий смысл. Литургия – это богослужение, в результате которого происходит чудо. Например, в христианстве причастие – чудо воссоединение с Христом. Но в данном случае речь идет, скорее, о язычестве, об античных богах. Тем более, в произведении много ассоциаций с ними, и в тексте, и в музыке.

– А «Пантикапейским» он называется, потому что?...

– Потому что он сочинен на территории Босфорского царства (столицей которого был город Пантикапей – ред.), нынешней Керчи. Там очень много греческих раскопок, на которых я люблю находиться. Можно представлять себе во время прослушивания Древнюю Грецию, древнее море, которое было до нас и которое еще после нас будет таким же.

– Насколько я знаю, на концерте, помимо «Дневников», исполнят еще и одно из произведений вашей жены, Киры Сакмаровой?

– Да, в выступлении будут вкрапления произведения «Орфей и Эвридика – 2000 лет спустя» об отношениях мужчины и женщины вне времени и пространства. В нем рассказывается, какими были эти отношения во времена Орфея и Эвдрики и какие они сейчас. Эти произведения объединяет общая тема любви к женщине, к мужчине, к миру и космосу. Такая эротическая космогония, как я ее называю. Не просто плотская любовь, а любовь к миру, ко всем живым существам.

– А эротическая составляющая не может показаться кому-то шокирующей, неприятной?

– Ну, я же не порнографический аспект выношу, здесь же нет натурализма. Эротика – это любовь, гармонизация отношений между любыми объектами. Между небесными светилами, между небом и морем. Эротика здесь – в возвышенном смысле. Хотя мои стихи и стихи в «Орфее и Эвридике» очень чувственные. Без любви же жизни не бывает.

– Может быть, это неуместная ассоциация, но когда я услышал о литургии и затем об эротической составляющей, мне вспомнилась печально известная новосибирская постановка «Тангейзера», которая вскоре после премьеры была исключена из репертуара театра по просьбе митрополита Новосибирского и Бердского Тихона, пожаловавшегося на оскорбление чувств верующих...

– Интересно, что вы это вспомнили. Я очень люблю эту оперу. «Тангейзер» по своему конфликту чувственности близок мне, и драма там такая примерно. Но надеюсь, что у нас на представлении никаких эксцессов и скандалов не будет. В видеоряде постановки и в афише у нас никаких провокаций, задевающих чьих-то религиозные чувства, нет. Надеюсь, что после нашего выступления зал имени Сайдашева останется целым.

– Вообще искусство имеет право таким неприятным образом задевать чьи-то чувства?

– Вы говорите о провокативности искусства. Я считаю, что оно должно быть в меру.

– А где эта мера?

– Каждый сравнивает со своим нравственным чувством. Клерикализм здесь не уместен. Но и глумление над вещами, которые разделяют огромные количества людей… Это разрушает картину мироздания.

Я много лет работаю вместе с театром «Ленком», с Глебом Панфиловым. Для меня эти спектакли – образец легкости и артистизма . В одном спектакле стоит Мадонна с младенцем на авансцене, рождественская история, но есть и чувственность, и постельные сцены. И как-то гармонично все сливается. Здесь есть и провокативность, и этичность. Если все правильно сделать, то никого это задевать не будет, кроме как самых оголтелых. Но мне такие не попадались.

– Кстати о провокациях в искусстве. Как вы относитесь к современны художникам-акционистам?

– Я уверен, что современное акционистство – искусство, прежде всего, самоподачи. Художники гениально сочиняют свои манифесты. Без манифеста чем бы был «Черный квадрат» Малевича? Просто черной плиткой. А когда есть манифест, месседж, внедряется идея…

Но я видел мало образцов действительно убедительных перфомансов. В них не хватает технологической выделанности. И поэтому такое искусство часто оказывается нелепой глупостью. Например, прибить свои яйца на Красной площади – искусством здесь и не пахнет.

О современном искусстве еще хочу сказать следующее. В современном искусстве появился очень мощный канал выкачивания денег, грантов из «политкорректных» фондов, правительства. И огромный процент всего – это ловкая манипуляция людьми, которые тянутся к современному искусству, но не знают, что это такое.

– Любопытно, что вы подняли эту тему. Недавно руководитель театра «Сатирикон» Константин Райкин выступил с речью против цензуры со стороны государства и общества. Позже пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков, комментируя это, заявил о недопустимости цензуры в сфере искусства, но отметил, что есть «госзаказ», когда государство дает денег на постановку и вправе «обозначить ту или иную тему».

– Ну, по-моему, все справедливо, «кто девушку обедает, тот ее и танцует». Моцарт когда-то отказался от госзаказа, Гайдн же сотрудничал с сильными мира сего и умер в благоденствии. Моцарт «перешел на самоокупаемость» и умер в нищете. Но от этого он не перестал быть Моцартом, остался гением, быть может, более великим, чем Гайдн, оставил, наверное, более интересный след в музыке. Это выбор каждого художника – сотрудничать или не сотрудничать.

Дело даже не в госзаказе. Когда мы играем для магнатов, корпораций, мы играем по их правилам. Когда мы играем для РЖД, мы не будем говорить гадости про вагоны. Это в правилах хорошего тона. Так же и с государством.

– Как вы в принципе относитесь к высказываниям Райкина?

– Я, к сожалению, не читал его речи.

– Там говорилось о цензуре и самоцензуре. Например, среди прочего там было следующее: «Мы друг на друга клевещем, доносим иногда — прямо вот так, ябедничаем. И опять хотим в клетку. В клетку-то зачем опять? «Чтоб цензура, давайте?» Не надо, не надо!»

– То, что я сейчас вижу – каждый творит все, что хочет. Например, в «Ленкоме» идет постановка «Бориса Годунова». И режиссер повинуется своему творческому импульсу и творит, что хочет. Его спектакли – либеральные агитки.

– А какой в «Борисе Годунове» может быть «либеральный посыл»?

– Там говорится, что Годунов – такой же сатрап, как и нынешние правители, в видеоряде идет инаугурация нынешнего президента, патриарх одет в костюм маршала… Посыл, в общем, внехуждожественный, такой социальный фельетон. Если бы существовала цензура, этот спектакль мог бы пострадать, но он идет и в МХТ, и в «Ленкоме».

Возможно, Райкин говорил о цеховой нечистоплотности. Это явление всегда присутствовало. Театр в этом смысле – аморальное место, где нет дружбы, а есть только карьера.

– А в музыке есть такая «цеховая нечистоплотность»?

– Везде есть. В поп-музыке только она и есть, я думаю. Но я всегда был связан с рок-н-роллом, который существовал для того, чтобы от этой нечистоплотности избавиться.

– И получалось?

– Получалось. Может быть, я и не вписан в шоу-бизнес, и не купаюсь в материальных благах, хотя, наверное, мог бы. Но я сохранил чистоплотность, нравственность и хорошие отношения с людьми. И это важнее всего.

Беседовал Александр Артемьев.